— Кто-нибудь другой? — переспросил я.

Миссис Хатчинсон покраснела и опустила глаза. — Я ничего не имела в виду. Всего лишь болтаю с вами.

— Вы сказали, что револьвер находился у миссис Холлман вплоть до дня ее смерти. Вы в этом уверены?

— Я так сказала? Я вовсе не это хотела сказать.

Наступила тишина, в которой слышалось ее дыхание.

— А что тогда?

— Я не пыталась установить точное время. Я говорила вообще.

— Так был у нее револьвер в день смерти?

— Не помню. Это было давно — прошло более трех лет. Впрочем, это не имеет значения. — Утверждение прозвучало как вопрос. Ее седая голова повернулась ко мне, кожа на шее натянулась диагональными складками, словно неподатливый материал, который скручивают с большим усилием.

— Вам известно, что стало с револьвером миссис Холлман?

— Никто мне не говорил, не знаю. Все, что мне известно, — это то, что он надежно лежит на дне океана.

— Револьвер был у миссис Холлман в тот вечер, когда она утопилась?

— Этого я не говорила. Не знаю.

— Но она утопилась?

— Конечно. Но я не могла бы поклясться. Я не видела, как она прыгнула в воду. — Миссис Хатчинсон не сводила с меня тусклых глаз. Из-под набрякших морщинистых век они глядели холодно и настороженно. — Подумаешь, важность — револьвер. Вы знаете, где он?

— А разве вы не знаете?

От напряжения она начала раздражаться. — Стала бы я спрашивать, если бы знала, как вы думаете?

— Револьвер зафиксирован в канцелярии шерифа как вещественное доказательство. Им воспользовались сегодня, чтобы застрелить Джерри Холлмана. Странно, что вам это не известно, миссис Хатчинсон.

— Откуда мне знать, из чего застрелили Джерри? — От замешательства она покраснела еще больше. Сосуды на ее лице побагровели и набрякли от жаркого стыда за то, что ей впервые приходилось лгать, глядя в глаза. — Я даже выстрелов не слышала и тем более не видела, как это произошло.

— Было два выстрела.

— Это для меня новость. Я не слышала ни одного. Я находилась в передней комнате с Мартой, и она играла с серебряным колокольчиком своей матери. Звон заглушал все.

Старая женщина сидела в позе прислушивающегося человека, морща лицо, будто услышала выстрелы сейчас, с долгим опозданием. Я был уверен, что она лжет. Помимо красноречивого выражения лица, в ее рассказе имелось по меньшей мере одно противоречие. Я мысленно вернулся назад, пробегая по суете и сумбуру дня, пытаясь его определить, но безуспешно. Было сказано слишком много слов. Ощущение противоречия не покидало меня, — провал в известном, сквозь который угрожающе зияла темнота, словно море за дамбой.

Миссис Хатчинсон зашаркала ногами в тапочках, будто хотела убежать. — Вы хотите сказать, что я его застрелила?

— Ничего подобного. Но кое в чем вам придется сознаться. Вы что-то не договариваете?

— Не договариваю? С какой стати?

— Я задаюсь тем же вопросом. Возможно, вы защищаете друга или думаете, что защищаете.

— Мои друзья не попадают в подобные истории, — гневно сказала она.

— Кстати, о друзьях. Вы давно знакомы с д-ром Грантлендом?

— Достаточно давно. Это не означает, что мы — друзья. — Она поспешно поправилась: — Сиделка не станет мнить себя другом врача, конечно, если она знает свое место.

— Я понял так, что он устроил вам место у Холлманов.

— Он меня рекомендовал.

— И он подвез вас в город сегодня вскоре после убийства.

— Он сделал это не ради меня. Он сделал это ради нее.

— Я знаю. Не упоминал ли он про стрельбу?

— Кажется, да. Да, упомянул, сказал, что это было ужасно.

— Он не сказал, из какого оружия стреляли?

Перед тем, как ответить, она помолчала. Лицо ее побледнело и только. Она сидела совершенно неподвижно, обдумывая ответ и его возможный подтекст.

— Нет. С нами была Марта и все такое прочее. Про оружие он ничего не говорил.

— И все же это кажется странным. Грантленд видел револьвер. Он сам сказал, что узнал его, но не был в этом уверен. Ему должно было быть известно, что вы знакомы с револьвером.

— Я не эксперт по оружию.

— Только что вы прекрасно его описали. В действительности вы, наверное, знали его лучше, чем кто-либо. И Грантленд ни словом не обмолвился вам о нем, не задал ни единого вопроса? Или задал?

Возникла очередная пауза. — Нет. Он не сказал ни слова.

— Вы видели д-ра Грантленда сегодня днем или вечером?

— А если и видела? — ответила она вяло.

— Он приходил сюда?

— А если и приходил? Его приход не имел ко мне никакого отношения.

— А к кому имел? К Зинни?

Сидящая на диване рядом со мной Роуз Париш заерзала и толкнула меня коленом по ноге. Она осуждающе кашлянула. Это приободрило миссис Хатчинсон, что, вероятно, и предполагалось. Я буквально увидел, как ее сопротивление укрепилось. Она восседала в своем цветастом шелковом платье, словно монумент.

— Вы добиваетесь, чтобы я из-за своей болтовни лишилась места. Я слишком стара, чтобы искать другое. У меня слишком много имущества, чтобы добиваться пенсии, но не хватает денег на жизнь. — Выдержав паузу, она сказала: — Нет! Я обманываю себя. Как-нибудь прожила бы. За нынешнее место я держусь из-за Марты. Если бы не она, я давно бы покинула этот дом.

— Почему?

— Он невезучий, вот почему. Приносит беду всем, кто там живет. Да, я была бы счастлива увидеть, как он сгорит дотла, словно Содом. Наверное, из уст христианки звучит ужасно. Но чтобы все остались живы; смерти я им не желаю, ее было уже достаточно. Я просто хочу, чтобы дома не стало, а семья разбрелась по сторонам.

Я подумал, что угрожающее пожелание миссис Хатчинсон начинает сбываться.

— К чему вы клоните? — спросил я. — Я знаю, что доктор и Зинни Холлман проявляют друг к другу интерес. Вы этот факт пытаетесь скрыть? Или еще что-нибудь?

Она взвесила меня на весах своих глаз. — Кто вы вообще такой, мистер?

— Я — частный детектив.

— Это-то я знаю. На кого вы работаете? И против кого?

— Карл Холлман попросил меня помочь ему.

— Карл? Каким образом?

Я вкратце объяснил ей, каким образом.

— Сегодня вечером его видели по соседству. Вот почему мы с мисс Париш пришли к вам домой — предотвратить любую возможную неприятность.

— Вы считаете, он попытается сделать что-нибудь с ребенком?

— Мы предположили, что такое возможно, — сказала Роуз Париш. — Я не стала бы беспокоиться на этот счет. Наверное, мы немножко рехнулись. Честное слово, я не верю, чтобы Карл смог причинить кому-нибудь вред.

— А как же брат?

— Не верю я, что брата застрелил он. — Она обменялась со мной взглядом. — Ни я, ни он не верим.

— А я подумала, почитав газеты и все такое, что ему это припаяли крепко.

— Так почти всегда кажется, когда подозреваемого преследуют, — сказал я.

— Вы хотите сказать, что это неправда?

— Не обязательно правда.

— Это сделал другой?

Вопрос повис в воздухе. В глубине комнаты медленно, тихо стала открываться внутренняя дверь. В узкую щель проскользнула Марта. В голубых тапочках, похожая на эльфа, она добежала до середины комнаты и остановилась, разглядывая нас огромными глазами.

Миссис Хатчинсон сказала: — Возвращайся в кровать, шалунишка ты этакая.

— Не пойду. Я не хочу спать.

— Пойдем-пойдем, я подоткну тебе одеяло.

Старая женщина тяжело поднялась и попыталась ухватить девочку, которая выскальзывала из рук.

— Хочу, чтобы мамочка подоткнула одеяло. Хочу к мамочке.

Продолжая хныкать, Марта остановилась перед Роуз Париш. Лицо девочки излучало трогательную невинность, которая поднималась вверх, словно невидимая антенна, пока не достигла лица Роуз, встреченная такой же трогательной невинностью. Роуз раскрыла объятия. Марта прильнула к ней и забралась на колени.

— Ты мешаешь леди, — сказала миссис Хатчинсон.

— Она не мешает, правда, солнышко?

Ребенок затих у нее на груди. Минуту-другую мы сидели в тишине. В моем сознании или чуть глубже продолжала пульсировать мысль, пытающаяся собрать воедино клочки и кровавые обрывки прошедшего дня. Мои мысли напугали невинного ребенка, возможно, единственного, кто был абсолютно невинным. Несправедливой казалась оскомина на ее молочных зубах.